Накануне 50-летнего юбилея настоятеля Крестовоздвиженского храма священника Михаила Таганова редакция приходского сайта обратилась к о.Михаилу с вопросом о том, как он стал священником. Предлагаем вниманию наших читателей ответ о. Михаила – подробный рассказ батюшки о своем времени, о своих учителях, о своем приходе к вере и о многом другом…

Священников часто спрашивают о том, как они стали священниками. Можно сказать, это один из главных и любимых вопросов, которые нам задают после того, как с тем или иным батюшкой у людей устанавливаются добрые личные отношения. Несмотря на всю очевидность этого вопроса, ответить на него бывает не так уж легко…. Для людей моего поколения на этот вопрос обычно накладывается еще один – как вы пришли к вере, потому что мы родились в СССР и наше детство, да и вся наша юность прошла в условиях советской политики государственного атеизма, который был очень важной частью коммунистической идеологии. Сейчас, после нескольких десятилетий церковного возрождения, то время очень трудно себе представить. Скажем, десять лет это немного – но уже среди поколения сорокалетних есть те, кто открыто ходил в храм, посещал воскресную школу при храме, заканчивал православные гимназии… А в мое время даже обычных верующих семей было очень мало, и встретить таких людей где-либо помимо храма было почти невозможно. Верующие жили своей, отдельной от всех жизнью, таились, так как за любые публичные проявления религиозности можно было нарваться на административные, а то и уголовные преследования. В 1980-х годах эти оковы постепенно начинали ослабевать, но все равно оставались страх и привычка прятаться. Религиозной литературы в продаже не было. Никакой. Я помню, уже на рубеже 1990-х годов, верующим юношей, я однажды оказался в Троице-Сергиевой Лавре, хотел для себя что-то купить из книг, подошел к книжной лавке и с изумлением уткнулся в огромную очередь, более ста человек, которую составляли наши отечественные туристы. А в лавке, я это потом узнал, продавались Библия на русском языке юбилейного издания 1988 года, изданная впервые за многие десятилетия, наши обычные молитвословы и еще какие-то богослужебные книги, Минеи или Октоих, мало кому понятные. И все! И, тем не менее, потребность была такая, что люди просто ломились в этот маленький подвальчик, чтобы купить себе Библию и молитвослов.

Все это я говорю к тому, что моему поколению совершенно негде было узнать о Боге. Никоим образом – ни из книг, ни от людей. А иногда – и о Церкви, так как во многих местах храмы были разрушены практически повсеместно. Я родился и провел свои первые пять лет жизни в г. Нижнем Новгороде, который тогда назывался Горький. И сейчас очень люблю этот город, огромный, многомиллионный, со своей интересной стариной, невероятно красиво расположенный. Тогда этот город был закрыт для иностранцев из-за большого количества оборонных предприятий. Там, куда иностранцев пускали, еще сохранялся какой-то «фасад» для показа, и старинные храмы власти старались не трогать, а кое-где, чтобы не было упреков в притеснении верующих, даже шла служба. Но в Горьком на один миллион населения было открыто всего 3 (три!) храма. Это были крохотные кладбищенские церкви, расположенные в самых дальних углах города. Попасть туда на службу даже для воцерковленных людей было настоящим подвигом – чтобы просто войти в храм, найти себе там место, люди ехали ни свет ни заря, падали в обморок от духоты и тесноты… На самые главные праздники возле этих храмов, вдобавок ко всему, появлялись комсомольские «патрули». У молодых людей с повязками дружинников были указания не допускать в храм детей, молодежь. У тех, кто настойчиво прорывался сквозь эти кордоны, могли возникнуть проблемы на работе, по общественной линии… Мне кажется, что те , кто просто бывал тогда на этих службах и не испугался всего этого кошмара, уже стяжали себе исповеднический венец…

Конечно, обо всем этом я узнал намного позже. А в детстве я просто видел прекрасные церковные здания вблизи Волжской стрелки, они так украшали город – Александро-Невский собор, чуть в глубине – Спасский Ярмарочный, на противоположном берегу – ансамбль древнего Благовещенского монастыря, но все эти дивные храмы были наглухо закрыты. Правда, в одном из монастырских храмов разместился, по моде 1920-х годов, планетарий, но туда мне почему-то не очень хотелось идти…

Семья наша была вполне советская, совсем не церковная, я в детстве даже не был крещен, но вот среди старших поколений, бабушек-прабабушек, находились настоящие благочестивые люди, воспитанные еще в дореволюционных православных традициях. Они многое знали и видели, но жизнь их приучила только молчать и молиться, горячо молиться. Все мы, наверное, были вымолены этими верующими бабушками… А если некоторые бабушки в советские годы и подрастеряли веру, то у них все же оставалась какая-то рудиментарная христианская культура, и они уже ничего не могли с этим поделать. Среди закрытых храмов в центре Горького все же был один, куда был открыт доступ как в музей. Это была удивительная, уникальная по своей красоте Строгановская церковь во имя Собора Пресвятой Богородицы. Этот барочный храм прекрасно сохранился внутри и снаружи, ему просто повезло с его светскими хозяевами, и вот в 1970-х годах там организовали музей народного творчества. Причем музей располагался в трапезной части храма, а главную часть, с дивным иконостасом работы мастерской Ушакова, отделили ленточкой и показывали просто как часть экспозиции. И вот моя интеллигентная бабушка привела меня, пятилетнего, туда, просто ради приобщения к культуре. Точно так же водила она меня в художественный музей, в Кремль, на выставки… Я во все глаза смотрел на это чудо, на этот открывшийся мне сказочный мир, и не мог вообразить, что именно там, много лет спустя, я начну свое приходское служение в качестве диакона!

Но потом наша семья переехала в Подмосковье, вслед за новой работой моего отца, и тут я пошел в школу. Как это ни странно, именно со школой, с этой советской, пионерско-комсомольской школой, с ее линейками, горнами и барабанами, со «смотрами строя и песни», связан один очень важный этап моего личного пути к Богу.

Школа, в которую я поступил в 1970-х гг., имела статус экспериментальной школы АПН СССР. По тем временам это было очень престижно, школа имела огромное здание, прекрасное финансирование, и в ней постоянно «обкатывался» целый ряд новых учебных программ. Эти методические эксперименты были явными, их обсуждали на родительских собраниях, иной раз даже ставили в известность нас, учеников. Но был один тайный, который учителя упоминали крайне неохотно и даже как бы со стыдом. Это был эксперимент по внедрению методики атеистического воспитания. О его существовании я узнал классе в седьмом, не раньше, когда учителя стали потихоньку проговариваться, считая нас достаточно взрослыми. Помню, я почему-то сразу возненавидел эту противную тайну, даже не знаю, почему. Но полный смысл происходившего мне открыли гораздо позже мои состарившиеся школьные учителя. Дело было в том, что школой, начиная с 1933 года и бессменно до моего времени (мы, кстати, его и хоронили), руководил выдающийся педагог и организатор образования Н.В. Менчинский. Он был прекрасным администратором и сумел придать школе такой престижный статус. Но, вопреки всем писаным и неписаным советским инструкциям, он был беспартийным! И, тем не менее, он крепко держался на своей достаточно высокой должности. К нему подсылали всевозможных «государевых людей», назначали по приказу сверху самых идейных и твердолобых парторгов. Наконец, подсунули этот злополучный антирелигиозный эксперимент, надеясь, что уж тут старик-директор как-то себя проявит.

Этот эксперимент окутывал нас, как невидимое облако газа, он был везде. На уроке ли географии, химии, на уроках физики и даже математики учителя должны были в той или иной форме дать нам понять, что научная картина мира радикально отличается от того, что думают по этому поводу верующие. Этому давлению потихоньку противостояли самые разумные и образованные педагоги, среди которых, вероятно, было несколько верующих людей. Помню, рисованию нас учила З.Н. Зайцева, маститый, заслуженный художник. Как-то однажды нам понадобилось у нее на уроке нарисовать иллюстрацию к сказке Гайдара о Мальчише-Кибальчише. Я постарался, как мог, но среди «врагов», вместе со всякими «буржуинами», я почему-то изобразил еще и священника с наперсным крестом и в камилавке (я их тогда вживую еще не видел, но где-то срисовал). Проверяя работу, Зоя Николаевна брезгливо скривилась и влепила мне трояк, заметив, что эта сказка написана про интервентов, а вовсе не про православных священников. Я был отличником и долго недоумевал по поводу странной оценки…

Помимо этого, на эксперимент выделяли и отдельные, дополнительные часы. Тогда к нам в класс приходила благостная старушка (как сейчас помню, звали ее Ольга Ивановна). Проводила анкетирование: кто знает, что такое Библия? Кто был и что видел в Церкви? А какие бывают там праздники? Иногда устраивали классный час на тему «Что я читал этим летом», предлагали подойти к стенду и показать знакомую книжку. Там были книги Носова, Барто, Михалкова, а еще были разные незнакомые: книжки с золотыми крестиками, со славянской и арабской вязью, с яркими картинками, с необычным названием «Сторожевая башня»… Обычно на таком классном часе присутствовал какой-то тихий, незаметный мужчина. Нам он вопросов не задавал, только что-то записывал в блокноте и скоро уходил. А иногда Ольга Ивановна сдобным голосом читала нам рассказ: «Жила-была девочка Таня, пионерка, и у нее была верующая бабушка. Приближался праздник Пасхи, бабушка заболела и попросила Таню: «Внучка, сходи, пожалуйста, в церковь, освяти куличик». Таня не очень хотела идти, но пожалела бабушку, пошла. Идет, и у самых дверей церкви вдруг сталкивается со своей пионервожатой и одноклассниками!…» Тут рассказ прерывался и Ольга Ивановна уже не сдобным, а каким-то железным голосом заканчивала:

— Дети, вот листочки, даю десять минут, продолжите мой рассказ! Время пошло!…

Благодаря этому странному эксперименту понятия «Церковь», «Бог», «вера», «икона» вошли в мою жизнь намного раньше, чем у сверстников. Нас спрашивали, нас просили выразить свое мнение по такому поводу, или написать сочинения на такую тему, о которой мы еще и понятия не имели! Мы с друзьями поневоле перечитали всю атеистическую литературу для малышей, чуть позже одолели справочник атеиста и принялись за Лео Таксиля и Зинона Косидовского. Все это иногда обсуждалось дома. Родители хватались за голову, о чем мы говорим… В общем, эксперимент был проведен на совесть и, как я теперь могу сказать, он вполне удался! Только с обратным знаком… Теперь мне думается, что как раз в этой добросовестности и методичности и был хитрованский умысел нашего беспартийного директора, Царство ему Небесное. Он, опытный педагог, знал эффект запретного плода, а тех, кому плод был неинтересен, отвращала от атеизма эта самая методичная обязаловка. В итоге среди выпускников школы есть протоиереи, священники, монахи, настоятели храмов и монастырей. Их много, как ни в одной другой! Целый стенд можно оформить: наши выпускники!..

Случилось в это время еще одно событие, которое на один шажок приблизило меня к вере в Бога и, вероятно, к священству. В возрасте лет восьми или девяти родители взяли меня на экскурсию в Троице-Сергиеву Лавру. Там наша группа вошла в Успенский собор и застала конец Божественной Литургии. Увиденное и услышанное так меня увлекло и ошеломило, что по приезде домой я нашел какую-то красивую коробочку, пару свечек для торта, соорудил из всего этого алтарь, приклеил к нему пластилином крестики из фольги и собрал вокруг него все свои игрушки – игрушечных зверей, солдатиков… Когда я оставался один, то зажигал свечи и мы «вместе» с игрушками молча сидели и смотрели на «алтарь». Когда родители возвращались, алтарь прятался в потайное место. В детстве у ребятишек бывают разные тайны, и многие из них какие-то нехорошие, стыдные, связанные со злым озорством или приобщением к разнообразным порокам. А вот эта тайна у меня, как сейчас помню, была радостная, чистая.

Все описанные события происходили все же помимо меня; вероятно, их как-то направлял Сам Господь. Но позже мы с друзьями и сами сделали несколько шагов навстречу Церкви и своей будущей вере. В старших классах школы я подружился с Сашей Смирновым, юношей из интеллигентной семьи, где отец-инженер был прекрасным самодеятельным художником, а родственники мамы и она сама были учителями в нескольких поколениях. У него дома было очень уютно, мы частенько пили чай, музицировали, читали друг другу стихи и рассказы (свои и чужие), обсуждали прочитанные книги. Его родителям нравилось наше общение. И вот, совершенно неожиданно, его бабушка дала нам почитать Новый Завет дореволюционного издания, который у нее тайно хранился. Это было серьезное событие! Нам было примерно лет 15-16, на дворе стояли 1980-е годы, эпоха К. Черненко… Помнится, тогда у Саши был хороший магнитофон, и мы решили этим творчески воспользоваться: стали читать Евангелие вслух и записывать на ленту. Читал я. Саша, уже тогда подававший надежды как будущий музыкант, решил сделать для записи музыкальный фон – играл на фортепиано какие-то благозвучные, строгие аккорды. Причем, как я сейчас вспоминаю, мы выбрали для чтения не что-нибудь, а 5-ю главу Евангелия от Матфея – самое начало Нагорной проповеди; и довольно много прочли. Пленку эту мы никому не показывали. У обоих было ощущение, что мы делаем что-то хорошее, но в то же время противозаконное, что никак не одобрили бы в школе и на комсомольском собрании… Впоследствии Саша сложился как профессиональный музыкант, он уже много лет поет в церковных хорах г. Москвы, и мы продолжаем общаться.

Более поздним церковным поколениям трудно понять тот интеллектуальный голод, который ощущал тогда каждый человек, ищущий свой путь к Богу. Знаменитый схоласт XI века Ансельм Кентерберийский однажды сказал: credo ut intelligam , «верую, чтобы понимать». Для нашего понимания не было тогда ровно ничего. Все, что тогда писалось о Боге и о Церкви, сводилось к пасквилям, фельетонам, карикатурам из сатирического журнала «Крокодил», к отвратительным ехидным статьям из журнала «Наука и религия» и книжкам из серии «Библиотека атеиста». Нам почему-то было уже понятно, что все это наглая ложь и клевета, и мы по крупицам искали подлинное, главное, «единое на потребу». Одна моя знакомая позже рассказывала, что ее вузовский преподаватель марксизма-ленинизма бесконечно повторял в аудитории один и тот же призыв: «Изучайте первоисточники!.. Изучайте первоисточники!..» — и он привел ее к Евангелию! Именно как к первоисточнику… Мы тоже искали первоисточники, где могли. Выше я уже упомянул книги Зинона Косидовского и Лео Таксиля, по существу глубоко атеистические и даже богоборческие; но там были настоящие библейские и евангельские слова! И ради цитат мы читали их, вынося собственные мысли «толкователей» за скобки… Целой эпохой в нашем духовном развитии стал философский энциклопедический словарь, в котором теистическая и вообще религиозная точка зрения была представлена довольно подробно и академически нейтрально.

Тем временем наступила перестройка, и времена изменились. Явно заканчивалась эпоха всеобщего страха и молчания. Наша Церковь впервые открыто отпраздновала 1000-летие Крещения Руси. К этому юбилею студия грамзаписи «Мелодия» выпустила около десяти пластинок с церковной музыкой в исполнении лучших церковных хоров, монастырских и соборных. Я собрал все эти диски и постоянно слушал их у себя дома.

Самое интересное, что мое окончательное обращение к Богу и вступление в Церковь во многом связано с нашим г. Орехово-Зуево, где я учился на филологическом факультете Педагогического института. Образование педагогов-филологов имеет одну очень важную особенность: нам качественно преподавали Церковно-славянский язык (под названием старо-славянского) и курс Древнерусской литературы. Эти предметы не всегда присутствуют даже на отделениях классической филологии. Вот здесь меня впервые посетило ощущение, что я где-то рядом со своим призванием. Выполняя учебные работы, подсчитывая в текстах какие-нибудь архаичные формы слов или суффиксы, мы читали подлинные жития русских святых, паломнические заметки игумена Даниила, летописи, Повесть временных лет… На меня тогда оказало колоссальное влияние Житие свв. Бориса и Глеба. Я так увлекся Древней Русью, что даже написал студенческую научную работу о древнерусских апокрифах о Божией Матери и выступил с ней на студенческой научной конференции. Сама работа, с научной точки зрения, была совершенно вздорной… но «сердце наю горя бе в наю!», как прекрасно выразил это ощущение апостол и Евангелист Лука. Работа с этими текстами подразумевала также погружение в мир литературоведческих трудов настоящего и особенно прошлого, которые я тогда открыл для себя и читал с огромным удовольствием. «В тиши вечерних библиотек», по слову поэта Н. Гумилева, неожиданно выяснилось, что у нас может быть нечто общее со знаменитыми исследователями древнерусской литературы XIX века – такими, как Ф.И. Буслаев, гр. А.И. Мусин-Пушкин, М.П. Погодин, А.А. Потебня, и это общее – наша православная христианская вера!

Кроме того, у нас были замечательные преподаватели; и старшего поколения, и почти мои ровесники; аспиранты, ассистенты, которые в чем-то сами учились вместе с нами и всемерно поощряли наше творчество. Особенно мне хочется вспомнить добрым словом проф. Ю.А. Романеева, К.Н. Заречневу, В.В. Лосева, И.Н. Бартюкову (Райкову)… А среди выпускников вуза нашлись, наконец, глубоко верующие, церковные люди, после общения с которыми я принял твердое и окончательное решение креститься. Когда священник читал за меня слова Символа веры, я про себя молился: «Господи! Я ничего не понимаю, но дай мне возможность все понять, осознать, и узнать Тебя!»

В моем – и не только моем – личном обращении к Богу был еще один важный фактор, не упомянуть который сейчас было бы нечестно. Это фильмы А.А. Тарковского.

Я полагаю, многие люди моего поколения здесь наверняка будут единодушны со мной. Когда открытое слово о Боге становится незаконным и преследуется, то проповедь Евангелия принимает самые причудливые формы. Для кого-то такой проповедью стало древнерусское зодчество, для других – русская классическая проза в ее лучших образцах, Гоголь, Лесков, Достоевский… для иных – стихи религиозного содержания Мандельштама, Пастернака и Бродского, для кого-то иконопись и прп. Андрей Рублев. А вот в мире кино нашим катехизатором оказался Андрей Арсеньевич Тарковский. В безумном, раздвоенном советском мире он, пожалуй, первым — до всех умных книг, до великих икон и картин — ввел меня в круг вопросов, которые я смог разрешить только у крещальной купели. Но и тогда вопросы остались — для того, чтобы задать их позже, у Престола, в алтаре… Когда, много лет спустя после его смерти, были опубликованы его «Дневники», это стало окончательно ясно. Своими фильмами он совершенно сознательно вводил своих советских современников в метафизическую, философскую, этическую проблематику Христианства. Большинство его фильмов – это притчи. Так, его знаменитый фильм «Солярис» — это прекрасная современная притча о человеческой совести, с совершенно евангельским, иконописным концом…

К Тарковскому я по сей день испытываю чувство глубокой благодарности. Упокой, Господи, р.Б. Андрея! Моя собственная жизнь — свидетельство того, что он свои фильмы снял не зря. Они, если здесь уместно такое возвышенное сравнение — апофатическое богословие нашего кинематографа, его смысловая вершина. Тем, кто с ними еще не знаком, я настоятельно рекомендую их посмотреть.

После крещения моим родным (и самым любимым по сей день) храмом стал храм Рождества Христова в д. Заозерье близ г. Павловского Посада, расположенный на берегу древнего Данилищева озера. Согласно древним преданиям, появление храма на этих берегах было связано со св. благоверным князем Даниилом Московским, который однажды заблудился в лесу и дал обет построить храм в том месте, где он найдет дорогу домой. Зримым подтверждением этой легенды было два замурованных древних престола, которые под каменными часовнями находятся на погосте храма – свидетельство глубокой древности, намоленности этого места. Мы с друзьями и раньше стремились посещать этот храм, но чувствовали при этом страшную неловкость. Мы не знали как себя вести, куда встать, куда смотреть, рука была как чужая и не поднималась для крестного знамения… Вообще, по моим более поздним наблюдениям, новичку-неофиту очень нужна какая-то доля смирения – просто для того, чтобы принять жизнь своего прихода такой, как она есть, и чему-то научиться. Не всем бывает легко оказаться в положении ученика – многие люди словно бы и приходят в Церковь только затем, чтобы учить…

С середины 1970- х годов настоятелем этого храма был ныне известный, маститый подмосковный пастырь протоиерей Виктор Шиповальников (1915-2007). Он стал моим духовным отцом, чуть позже – духовным отцом моих друзей, пришедших к вере вслед за мной, а до этого – целой плеяды верующих юношей и девушек, нашедших, благодаря ему, свое место в Церкви и усердно Ей послуживших. В то время вокруг 75-летнего отца Виктора и его матушки Марии Борисовны собралась большая молодежная компания, ныне это прот. Сергий Николаев, в то время диакон, а ныне преемник отца Виктора на приходе; прот. Дмитрий Босов, прот. Дмитрий Марухин, прот. Вадим Суворов, игум. Алексий (Ползиков), замечательные музыканты, педагоги и дирижеры — сестры Королевы, кинорежиссер-документалист В.Н. Шкурко, молодые врачи, педагоги… Отцу Виктору следовало бы посвятить отдельный подробный рассказ, что мы, собственно, однажды и сделали: к пятилетию со дня его кончины в издательстве ПСТГУ вышло первое, а вскоре и второе издание биографической книги о нем, под названием «Мы все брали у него благословение». Ваш покорный слуга стал одним из соавторов этой книги, созданной по благословению Высокопреосвященнейшего митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия по инициативе и под руководством ректора ПСТГУ протоиерея Владимира Воробьева. Отрывок из этой книги, мои личные воспоминания об отце Викторе, можно найти на нашем сайте в разделе «Публикации». По этой причине я не буду говорить об этом периоде подробно. В нашей тогдашней жизни отец Виктор был солнцем, которое черпало свой свет свыше, от Солнца Невечернего, а мы чувствовали себя планетами, вращающимися вокруг него. Если можно говорить об образце священства, вдохновенного пастырства, который был мне дан сразу же, у церковного порога, то это, конечно, наш незабвенный и любимый отец Виктор. К сожалению, человеческая жизнь, даже самая долгая, не беспредельна, и его нет с нами вот уже более 10 лет…

Под его непосредственным руководством я провел в Христорождественском храме три счастливых года, где смог научиться всему – я был алтарником, чтецом, в какой-то степени освоил церковно-певческое искусство, выпускал приходскую стенгазету и даже звонил в колокола. Тут я понял, что мое будущее, каким бы оно ни было, обязательно будет связано с Церковью.

Для молодого человека в Церкви мысли о священстве, вообще, довольно естественны. Молодых людей в любом приходе обычно не так уж много; именно к принятию сана юношу чаще всего подталкивают его непосредственные наставники, советчики, да и вообще весь строй его жизни, начиная с того момента, когда его одевают в стихарь и он начинает помогать за богослужением. Но в отношении меня о. Виктор при первой же встрече внес неожиданные коррективы.

— Вы похожи на диакона!! – неожиданно сказал он, я дрогнул и робко поинтересовался, что это такое. Отец Виктор охотно разъяснил…

То ли в силу этих пророческих слов, то ли по какой-то другой причине я далеко не сразу задумался о том, хочу ли я стать именно священником. Я понимал, что моим уделом в этой жизни является церковное служение, но осознавал при этом лишь одно – что очень мало знаю и хочу знать больше. Намного больше. Поэтому я однажды попросил у отца Виктора рекомендацию в Семинарию. Не сразу, но батюшка преподал мне ее , причем именно тогда, когда все в нашей жизни стало меняться, а самого отца Виктора перевели для служения Св. Троицкий храм в пос. Удельная, намного ближе к его дому.

Как мне и полагалось, я подал документы в Московские Духовные школы. Я очень хорошо сдал экзамены, уже был принят в студенческий церковный хор, как вдруг свое веское слово сказала медицинская комиссия: ее не устроило повышенное кровяное давление, которое очень легко обнаруживается при медицинском осмотре. Меня не приняли. С этим обескураживающим результатом я поехал домой и, как вспоминаю сейчас, весь вечер проплакал. Мои лучшие мечты и намерения рухнули в одночасье… Но наутро, как ангельская весть, раздался телефонный звонок. Звонил один из моих новых друзей, с которыми я познакомился в стенах Лавры. «А ты знаешь, что в Петербурге экзамены начинаются только через неделю? Давай поедем туда?..» Почему-то эта новость вселила в меня надежду. Я отправился к отцу Виктору домой и взял у него благословение. Через несколько дней я уже был абитуриентом Санкт-Петербургской Духовной Семинарии и вскоре был туда принят безо всяких проблем. Именно с этой Духовной школой в середине 1990-х годов было связано все лучшее в моей жизни: там я нашел своих лучших друзей и педагогов, своего научного руководителя, встретил свою будущую жену, был рукоположен в диаконский сан, защитил диссертацию… Промысл Божий властно проявился во всех этих событиях.

Однажды, будучи за рубежом, я слушал лекцию одного священника, крупного специалиста по катехизации и религиозному образованию. Свою речь он начал с вопроса: «Как вы думаете, друзья, для чего вам здесь нужно религиозное образование?» Прозвучало много ответов, некоторые из них были поверхностными, некоторые, напротив, весьма правильными и благочестивыми. В конце преподаватель предложил и свой вариант: «Это образование придаст смысл вашей жизни»… Мне понравился и надолго запомнился его ответ. По моему убеждению, пастырю Церкви необходимо не просто хорошее, а прекрасное, фундаментальное, всестороннее образование. Без него невозможно понять Священное Писание и вероучение Церкви, полюбить наше богослужение во всем его историческом многообразии. Без него ты оказываешься беспомощен перед сложными вопросами доверившихся тебе людей. Образование очень помогает возвыситься над собственной болью, скорбями, если что-то идет не так, как хотелось бы. Оно дает нам широкую перспективу понимания собственной жизни и жизни Церкви в целом. Оно не дает отчаиваться и унывать… Как замечательно говорил в свое время свт. Филарет, митр. Московский, «никому не позволительно оставаться в Церкви невеждою…» Тем более – пастырям. Сколько бед случается с ними именно по недостатку образования!

До прихода в студенческую аудиторию в большом здании на Обводном канале мне уже были известны какие-то формы образования, — высшего гуманитарного, музыкального, — по содержанию совершенно советские. Но тут, с первых же лекций, у меня возникло радостное ощущение стопроцентного попадания, полного соответствия всего всему! Здесь действительно царил какой-то высший смысл, которого нам так не хватало в миру. А в библиотеке можно было ощутить какую-то живую преемственность церковного образования: в любой старинной книге, которую ты открывал в читальном зале, мог найтись экслибрис канонизированного святого (так , мне однажды попалась книга из личной библиотеки сщмч. митр. Вениамина (Казанского), а в читательском формуляре – подпись какого-то известного иерарха Церкви или крупного церковного ученого…

Мне и моим однокурсникам очень повезло с временем нашей учебы. Мы оказались в Духовных школах в начале 1990-х годов, в условиях полной свободы и расцвета церковной жизни, но в то же время мы сами и, тем более, наши преподаватели были людьми, пережившими вместе с Церковью некоторый опыт гонений. Сейчас можно услышать множество упреков и самой разнообразной критики в адрес духовных учебных заведений. Не знаю, возможно, она и обоснованна… Но мы тогда радовались всему и благодарили Бога буквально за все. В стенах Семинарии и Академии я открыл для себя новый тип пастыря – тип высокообразованного академического священника. Отец Виктор, наш духовный отец, прожив бурную и страдальческую жизнь, получил свое богословское образование в годы войны и после нее, урывками, много занимаясь самостоятельно. Здесь же большинство преподавателей были выпускниками Санкт-Петербургского (Ленинградского) государственного университета, которых еще в 1970-х годах с невероятным трудом приснопамятный митр. Никодим (Ротов) ввел в Церковь, пригласил на учебу в Семинарию, с перспективой дальнейшей преподавательской деятельности. К этой плеяде надо отнести архим. Августина (Никитина), впоследствии моего научного руководителя; архим. Ианнуария (Ивлиева), ныне, увы, покойного; прот. Бориса Безменова; из более молодого поколения – прот. Георгия Митрофанова, прот. Кирилла Копейкина… Протодиакон Андрей Чижов, лингвист по образованию, увлеченно вводил нас в религиозную проблематику русской классической литературы; благодаря прот. В. Мустафину и его предметам философского цикла мы, наконец, узнали настоящую культуру философской мысли, разительно отличающуюся от убогого марксистско-ленинского начетничества! Преподаватели-миряне были по большей части самоотверженные подвижники, для которых родная Школа была всем, иногда даже домом – некоторые из них десятилетиями жили в скромных коммунальных квартирках на территории Академии. Настоящим «старцем в миру», как его почтительно называли студенты, был преподаватель Библейской истории И.Ц. Миронович, чьи пропедевтические лекции по Священному Писанию встречали нас с первых же дней учебы. А среди старшего поколения преподавателей и академического духовенства были настоящие исповедники, отсидевшие за свою веру по 10 (десять!) лет в лагерях ГУЛага: профессор, доктор богословия прот. Ливерий Воронов, духовник Академии архим. Кирилл (Начис)… Какое счастье, какой пример, какое назидание нам, молодым, было практически ежедневное общение с этими великими людьми! Простое перечисление этих родных для каждого выпускника Академии имен всегда вызывает трепетное чувство благодарности…

Там, среди этих замечательных людей, я принял главное решение своей жизни, о котором нисколько не жалею и по сей день – я обязательно буду служить Богу в священном сане и обязательно буду преподавать церковно-богословские дисциплины. А где, как, в каком качестве – Господь Сам управит.

И действительно, вскоре все сложилось как бы само собой. В 1997 году я был рукоположен в сан диакона. Первый свой церковно-преподавательский опыт я получил в Нижегородской Духовной Семинарии, там же, в Нижнем Новгороде, я начал свое приходское церковное служение; а затем был приглашен в Москву и по благословению Святейшего Патриарха Алексия стал преподавателем Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного университета, где в этом качестве тружусь и по сей день.

Диаконом мне пришлось прослужить целых 15 лет. Десять из них прошли в Николо-Кузнецком храме г. Москвы. Это были замечательные годы, но, в конце концов, я стал задумываться и о пастырстве как таковом. Дело в том, что диаконское служение, по своей сути, ангельское – это рафинированная атмосфера молитвы, Церковного Устава, богослужений, музыки, но в ней почти нет общения с людьми. А меня жизнь все больше и больше разворачивала лицом к людям, тем людям, которые и составляют Церковь, Тело Христово… Однако в Москве, где я служил, я настолько воспринимался всеми как диакон, как декоративный элемент для торжественных богослужений, что взойти на следующую степень священства, несмотря на отсутствие формальных препятствий, мне оказалось очень непросто. Все, от кого что-либо зависело, только махали руками или отговаривали меня… После долгих размышлений и молитв я принял для себя еще одно важное решение и попросил у Святейшего Патриарха Кирилла и Высокопреосвященнейшего митрополита Ювеналия перевода для дальнейшего служения в Московскую епархию, где и был в 2011 г. назначен в г. Орехово-Зуево… Я глубоко признателен Высокопреосвященнейшему Владыке, митрополиту Ювеналию, за дар священства – тем более, что именно под его омофором столько лет прослужил в Московской епархии мой духовный отец, а также состоялся мой личный приход к вере и началось церковное становление. Таким образом, мое священство и непосредственное пастырское служение стало весьма осознанным решением середины жизни, и Промыслом Божиим оно оказалось всецело связано с нашим городом и с Крестовоздвиженским храмом. Насколько я всему этому соответствую, довольны ли мной мои учителя, наше священноначалие, прихожане – уже не мне судить. У всех нас есть самый высокий идеал священства – это наш «Первосвященик грядущих благ», Господь Иисус Христос, это Его ученики и апостолы… В его свете любая человеческая история, в том числе и изложенная здесь, представляется неполной, всегда есть куда стремиться и есть из-за чего ощутить свое недостоинство…